На мощеной дороге, совсем рядом, послышался дробный стук конских копыт. Нерон встал и едва слышно выговорил строчку из Гомера:
«Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает...»

Он схватил два меча. С помощью своего советника по прошениям Эпафродита он вонзил себе в горло один из мечей.

Кавалькада приближалась. Центурион, соскочив на землю, попытался остановить кровь, хлынувшую из раны, зажав ее плащом. Нерон знал, что сенату, постановившему засечь его насмерть, он был нужен живым. Он только и вымолвил: — Слишком поздно. Голос его осекся. Но сколько горечи было в его последних словах:
— Вот она, ваша верность...
«И...— пишет Светоний,— (он) испустил дух. Глаза его остановились и выкатились, на них ужасно было смотреть».

Нерону было немногим более тридцати лет. Правил он тринадцать лет и восемь месяцев. О нем уже сложили легенду как о самом страшном из чудовищ, каких когда-либо носила земля. На протяжении веков легенда эта подкреплялась все более ужасающими подробностями. Во времена средневековья Нерона сделали самим воплощением зла. В немецкой поэтической хронике XII века он представлен «самым жестоким из людей, которых когда-либо рождала мать».

Его предали посрамлению еще римские писатели — Тацит, Светоний, Кассий Дион. Средневековые сочинители только «подлили масла в огонь». А популярный роман «Quo Vadis», не раз выходивший на экраны, окончательно закрепил образ Нерона в сознании публики как личности в высшей степени презренной.

Разве не он убил свою родную мать? Разве не он отравил Британика, своего сводного брата? Разве не он потехи ради учинил в Риме страшный пожар? Не он ли обвинил в поджоге ни в чем не повинных христиан и обрек их на жесточайшие муки? Это всего лишь некоторые из преступлений, вменяемых в вину Нерону.

Минуло два тысячелетия, но никто даже не подумал опровергнуть эти на первый взгляд бесспорные обвинения. И лишь недавно стали раздаваться голоса, вносящие явный диссонанс в звучание согласного хора. Некоторые историки — и среди них прежде всего Жорж Ру и Жильбер-Шарль Пикар — решились поставить неожиданный вопрос: а что, если Нерон был оклеветан?

Мессалина, жена императора Клавдия, родила ему сына. Счастливый Клавдий нарек его Британиком —в честь победы над Британией. Распутство Мессалины было — и осталось — притчей во языцех. В довершение всего она, при живом-то Клавдии и даже не будучи разведенной с ним, умудрилась выйти замуж за своего любовника Силия. Она, видно, полагала, что император простит ей и это безумство. Но он не простил. Ввергнутая в смятение, Мессалина велела принести ей кинжал и уже приставила его острие к своей шее. Однако мужество оставило императрицу, и в последнее мгновение кто-то из челяди отвел ее руку с кинжалом — в данном случае руку смерти.

В ту пору Клавдию было пятьдесят восемь лет. Он объявил своим войскам: «Увы, я всегда был несчастлив в браке, посему даю обет безбрачия на всю оставшуюся жизнь. И ежели я нарушу обет сей, вы будете вправе низвергнуть меня».

Не успели слова его как следует запечатлеться в сознании воинов, как он, не тратя времени даром, обручился со своей племянницей Агриппиной. Однако не надо думать, что это юное создание, отдавшее себя похотливому старику, было воплощением чистоты и добродетели. Агриппина доводилась внучатой племянницей Тиберию. Она была изнасилована своим родным братом Калигулой, как, впрочем, и две других ее сестры. После того как Тиберию стало известно об этом, он разлучил сестер с братом и поспешил выдать их замуж. Агриппина стала женой Домиция Агенобарба, который был старше ее на двадцать пять лет. Отпрыск процветающего патрицианского рода, известного своей крайней жестокостью, он, по свидетельствам историков, стяжал себе славу самого последовательного его представителя: однажды убил своего вольноотпущенника только за то, что тот не хотел пить, сколько ему велели; одному римскому всаднику выбил глаз за его слишком резкую брань; сознательно задавил мальчика, оказавшегося на его пути; наконец, делил ложе со своей сестрой. От Агенобарба у Агриппины родился сын — Нерон. Нерону было три года, когда Агенобарб скончался от водянки. Агриппина, осушив слезы, поспешила выйти замуж за богатого патриция Пассивна Криспа. Сей бравый молодец тратил золото направо и налево ради одной цели: он мечтал видеть Агриппину самой восхитительной женщиной Рима. Однако Агриппина, выросшая и обретшая зрелость рядом с жестоким властителем, думала только о власти. После смерти Мессалины она прознала, что император Клавдий собирается жениться снова. Тут, как нельзя более кстати, ушел из жизни Пассиен Крисп — молва утверждала, будто его отравила собственная жена. Правда это или нет, неизвестно, но путь к императорскому венцу для Агриппины был расчищен.

Брак Агриппины с Клавдием, рассказывает Тацит, «явился причиною решительных перемен в государстве: всеми делами Римской державы стала заправлять женщина; она держала узду крепко натянутой, как если бы та находилась в мужской руке».

Достигнув своей цели, Агриппина возжелала большего. Чего же? Она хотела, чтобы право на трон перешло к ее сыну Нерону, а не к Британику, наследнику Клавдия. Первым делом она попросила у Клавдия для Нерона руки его дочери Октавии. Потрясенный Клавдий все же обручил молодых людей. Дело в том, что Октавия уже была помолвлена. Однако Агриппина обвинила ее жениха Юния Силана в преступной кровосмесительной связи — она знала, что делала. После того как Силан предстал перед сенатом, он был вынужден покончить с собой. После его смерти была отпразднована помолвка Нерона с Октавией. А их свадьба, принимая во внимание возраст жениха и невесты, состоялась лишь четыре года спустя — в 53 году. Так Нерон стал пасынком и одновременно зятем императора, А поскольку по материнской линии он был прямым потомком Августа, то вполне мог претендовать на императорский престол. Но как же Британик, ведь он стоял на пути Нерона? Агриппина никак не могла решиться умертвить родного сына Клавдия. Она поступила по-иному. Клавдию пришлось усыновить Нерона. Самый слабовольный из императоров во всем положился на будущее: пусть сама судьба решит, кто из двух его сыновей — законный или приемный — займет его место на троне.

Судьбой этой стала Агриппина. Путем бесконечных интриг она сделала все, чтобы превознести Нерона. Ей хотелось, чтобы народ возлюбил его. Все случилось так, как она и задумала. Рим совсем забыл про Британика. У всех на устах был только один Нерон.

Поначалу Клавдий смотрел на это сквозь пальцы. Казалось, он утратил любовь, которую питал прежде к своему сыну Британику. Но только казалось. В один прекрасный день его словно подменили. Безвольный Клавдий вдруг сделался решительным: большую часть времени он стал посвящать Британику и всякий раз, встречая Британика, обнимал и целовал его. От ближайшего окружения Клавдия Агриппина узнала, что император собирается развестись с ней, облачить Британика в одноцветную тогу и провозгласить его своим наследником. Почуяв великую опасность, Агриппина решила действовать: она встретилась с Лукустой, известной в Риме изобретательницей ядов, которая была родом из Галлии. Лукуста передала матери Нерона склянку с ядом, и та собственноручно подмешала отраву в грибы — излюбленное лакомство Клавдия. Едва Клавдий прикоснулся к блюду, как почувствовал себя плохо и потерял сознание. Императора унесли в его покои и уложили на ложе. Понемногу он пришел в себя, и у него началась обильная рвота. «К тому же,— рассказывает Тацит,— приступ поноса доставил ему видимое облегчение». Агриппина тотчас же велела кликнуть лекаря Ксенофонта. Тот, желая вызвать у Клавдия рвоту, воспользовался гусиным пером, как обычно поступали в подобных случаях. Однако, прежде чем ввести перо Клавдию в горло, он смочил его кончик в яде. Действие яда было мгновенным: у Клавдия разом «отнялись язык и слух, и он скончался».

Уластить сенат и армию большого труда не составило. Однако за верность Нерону воины потребовали по 15 тысяч сестерций на человека. Для этого потребовалось собрать сумму, равную более чем два миллиона франков. После того как армия получила все, что ей причиталось, она приветствовала Нерона кличем:
— Да здравствует император Нерон!

Так же умилостивили и сенат — после долгих раболепных речей Нерон был провозглашен императором. Сенаторы даже не побоялись наречь его «отцом нации». Однако, по совету Сенеки, Нерон отклонил столь великую для себя честь, сославшись на то, что семнадцатилетнему юноше не пристало носить такой высокий титул. Его скромность произвела на сенат самое благоприятное впечатление.

Так осуществилась мечта Агриппины. Сын ее стал императором. Она теперь могла вершить судьбой империи. Она действительно встала у кормила власти. Но власть свою удерживала с помощью террора. Отныне всех, кто был ей неугоден, Агриппина предавала смерти, а начала она со своей золовки Домиции, одно время воспитывавшей Нерона.

А что же Нерон? Быть может, «чудовище» уже проснулось в нем? Нет, пока еще час его не пробил. Он заявлял, что его правление будет царствием мира и справедливости. И говорил это вполне чистосердечно. Когда однажды Сенека дал ему на подпись указ о казни двух разбойников, Нерон в сильном волнении воскликнул: «О, если бы я не умел писать!»

Нерон с детства увлекался поэзией, живописью и театром, дружил с актерами и сам сочинял поэмы. Светоний рассказывал, что «держал в руках таблички и тетрадки с самыми известными его стихами, начертанными его собственной рукой». Действительно ли эти стихи были написаны Нероном? «Видно было,— продолжает Светоний,— что они не переписаны с книг или с голоса, а писались тотчас, как придумывались и сочинялись,— столько в них помарок, поправок и вставок». Некоторые из этих стихов, пронизанных духом эллинизма, дошли до нас. Нерон боготворил Элладу. Он жил ее легендами и героями. Кроме того, он брал уроки пения и смело выносил на суд публики свои собственные вокальные сочинения. Как всякий профессиональный певец, он берег голос — избегал сквозняков и по нескольку раз на дню делал специальные полоскания. Нерон увлекался и архитектурой — его Золотой дворец в Риме приводил современников в восхищение. Слава о нем, как о покровителе искусств, пережила века.

Однажды Нерон собрал своих самых близких друзей, чтобы отметить праздник Сатурналий. Среди приглашенных был и Британик. Каждому из гостей надлежало показать себя в каком-то определенном жанре — поэзии, пении либо танце. И вот настал черед Британика. «Тот,— рассказывает Тацит, — твердым голосом начал песнь, полную иносказательных жалоб на то, что его лишили родительского наследия и верховной власти». Это был отрывок из Цицерона:
С рождения отвергнут я судьбою.
Известно ль вам, что я на трон был с детства наречен?
Отныне ж я могущества, богатств и власти,
Как видите, фортуною лишен...

Нетрудно догадаться, какое впечатление эта песнь произвела на гостей и в первую очередь на Нерона. Историки не единожды утверждали, что, заслышав ее, Нерон, охваченный слепой ненавистью, решил раз и навсегда свести счеты с Британиком. Следующие две недели юноши были неразлучны. Возможно ли, чтобы император, которому в ту пору было всего лишь семнадцать лет, оказался способен столь искусно скрывать свои злонамерения? В самом деле, все это время он всячески обласкивал Британика, но в особенной манере. Как говорит Тацит, «в течение нескольких дней перед умерщвлением брата Нерон неоднократно подвергал надругательствам его отроческое тело». Что было потом — хорошо известно: Нерон призвал на помощь Лукусгу, ставшую к тому времени «официальной» семейной отравительницей, и получил от нее сильный яд. На обеде, в присутствии Нерона, Агриппины и большого числа приглашенных, Британику подали отравленное питье. «Так как его кушанья и напитки, — рассказывает Тацит,— отведывал выделенный для этого раб, то, чтобы не был нарушен установленный порядок или смерть обоих не разоблачила злодейского умысла, была придумана следующая уловка. Еще безвредное, но недостаточно остуженное, уже отведанное питье передается Британику; отвергнутое им, как чрезмерно горячее, оно разбавляется холодной водой с разведенным в ней ядом, который мгновенно проник во все его члены, так что у него разом пресеклись голос и дыхание».

Однако, как всем было известно, Британик страдал падучей. И Нерон, когда его уносили, успокоил гостей, сказав им, что у Британика, дескать, случился очередной припадок. Некоторое время спустя объявили, что Британик умер. Так Нерон совершил свое первое преступление. Одно из самых ужасных. И все же тот факт, что Британик был отравлен, вызвал у Жоржа Ру сомнения. По его словам, «есть все основания полагать, что история убийства Британика—чистая выдумка». Каковы же его доказательства?

Историю эту поведали нам Светоний и Тацит, но описали они ее спустя пятьдесят лет после случившегося — когда Нерона уже клеймили все кому не лень. Современники же императора: Сенека, Петроний, Виндекс, Плутарх — не упоминают об этом вовсе. Да, они обвиняют Нерона в том, что он убил свою мать. Но об убийстве Британика они не говорят ни слова. Если бы Нерон хотел избавиться от Британика, зачем ему было это делать у всех на глазах? Он мог сослать его в отдаленную провинцию и поручить верным людям там его и убить. Если бы Нерон замыслил отравить Британика, почему он не предпочел прибегнуть к медленнодействующему яду, чтобы постепенное угасание брата больше походило на естественную смерть? В самом деле, с такими замечаниями нельзя не согласиться. Но Жорж Ру не ограничивается только этим. Он приводит слова Тацита: «...едва Британик пригубил кубок, как у него разом пресеклись голос и дыхание». По Тациту выходит, что Британик упал замертво. Иными словами, для его умерщвления был использован «быстродействующий яд». Прошло уже двенадцать веков, но никто так и не поинтересовался, был ли древним римлянам известен такой сильный яд? Этот вопрос заинтересовал Жоржа Ру. Он опросил многих химиков и токсикологов. Их ответ был однозначным: «Римлянам был неизвестен яд, способный вызвать мгновенную смерть». Так считают доктор Раймон Мартен и профессор Кон-Абрэ. По мнению доктора Мартена, «мгновенная смерть Британика очень напоминает аневризму сердца, часто наблюдаемую во время эпилептических припадков».

Как известно, у обывателя бытует некоторое предубеждение против сильных мира сего, они для него порочны вне сомнения. И убийство Британика его сводным братом восприняли как дело очевидное, тем более что в роду Цезарей родственники умерщвляли друг друга с легкостью. Однако эта «очевидность» не выдерживает самой элементарной проверки логикой.

Кто посмел бы оспаривать право Нерона на римский престол? Ни у кого и в мыслях этого не было, тем более что римляне боготворили своего императора. Современные историки единогласно утверждают: в первую треть правления Нерона Рим процветал как никогда. Первым делом Нерон занялся улучшением благосостояния своего народа. Он упразднил или сократил часть обременительных податей. Жителям Рима роздал огромную сумму денег — по четыреста сестерций на человека. Обедневшим сенаторам и знати назначил пожизненное пособие. По наущению Сенеки и Бурра он внес значительные поправки в законодательство и систему управления.

И вместе с тем трудно представить себе Нерона, прогуливающегося по городу и приветствующего по имени всех сенаторов, какие попадались ему навстречу. С юных лет он страдал ожирением, однако за всю жизнь болел только три раза. Но внешне он выглядел нездоровым: одутловатое лицо, толстая шея, живот и маленькие глубоко посаженные глаза, выражавшие тревогу и растерянность. А также полное безволие. Конечно, во внешнем облике Нерона, как в зеркале, отражалась главная его драма — этот безвольный человек сосредоточил в своих руках безграничную власть.

Смелости ему недоставало, как и воли. Как пишет Жильбер-Шарль Пикар, Нерон дрожал по всякому поводу — сначала перед матерью, потом перед своими воспитателями, наконец перед сенатом, народом, армией, зрителями в театре, судьями на состязаниях, рабами и женщинами. Легенда утверждает, будто Нерон убивал удовольствия ради. Но это неправда. Он убивал потому, что боялся. Он хотел отменить смертную казнь в армии, задумал изменить правила гладиаторских боев так, чтобы гладиаторы бились не насмерть. Но, когда его охватывал страх, он убивал, точно загнанный зверь.

Именно так он решился на одно из самых ужасных преступлений — убил свою мать. По словам Тацита, для Агриппины злодейство как таковое давно уже было не в диковину. Она отравила своего второго мужа. По ее приказу была зарезана ее соперница — Лоллия Павлина; она обрекла на смерть свою золовку Домицию Лепиду, убила воспитателя Британика Сосибия, отравила своего третьего мужа Клавдия; по ее велению был убит ближайший советник Клавдия Нарцисс. Злодеяния матери повергали Нерона в ужас — он страшился ее и одновременно восхищался ею. Мало-помалу он ограничил ее власть, которую она сама себе предоставляла. Но Агриппина не желала смириться с этим. Чтобы возвратить былую власть — материнскую и императорскую, — она отдалась сыну. Ее распутство не могло остаться незамеченным. Вскоре Рим узнал об их страшной связи. В этом великом городе уже давно привыкли ничему не удивляться, но на сей раз изумление граждан переросло в гнев. Вольноотпущенница и наложница Нерона Акта открыла ему глаза на им содеянное, и он, осознав чудовищность своего поведения, проклял Агриппину. В конце 55 года Нерон велел ей покинуть дворец и отправиться жить на роскошную виллу Антонию. Однако он лишил ее охраны, так что Агриппина осталась под зашитой лишь нескольких преторианцев из императорской гвардии. Это означало, что она попала в немилость.

Покорность, как мы уже видели, не была свойственна Агриппине. Сойдясь с недругами сына, она вновь затеяла интриги и стала готовить заговор против императора. Но Нерон вовремя опередил ее. «В конце концов,— пишет Тацит, — сочтя, что она тяготит его, где бы ни находилась, он решает ее умертвить».

Первая попытка, однако, не удалась: галера, на которой она находилась, затонула, как и было задумано, но Агриппина хорошо плавала, и ей удалось добраться до берега. Позже убийцы, нанятые Нероном, проникли прямо к ней в покои. Завидев их, она встала и, смерив взглядом предводителя, сказала ему:
— Если ты прибыл за вестями, можешь передать, что со мною все в порядке. Если же ты пришел, чтобы совершить злодеяние, знай, я не верю, что мой сын способен на это. Он не мог приказать тебе убить свою мать.

Ответом ей было молчание. Тягостное молчание. Один из убийц приблизился к Агриппине и ударил ее по голове тяжелой дубиной. Агриппина рухнула наземь и увидела, как центурион вытаскивает из ножен меч. Тогда она разорвала на себе тунику и, представ перед убийцей голой, проговорила:
— Поражай чрево! Там я носила Цезаря!

Ее добили несколькими ударами меча.

На сей раз никто из историков не пытался оправдать Нерона. Нисколько не умаляя его вину, они объясняли, что таковы были нравы того времени. А римляне, крайне осуждавшие кровосмешение, ничуть не возмутились, узнав об убийстве Агриппины. Напротив, сенат даже поздравил Нерона с ее смертью.

К супруге своей Октавии, к браку с которой его принудила Агриппина, он не испытывал ничего, кроме отвращения. Вероятно, она была глупая и безобразная. Он развелся с нею и взял в жены женщину, которую любил, — Поппею, а Октавию сослал на крохотный островок Пантеллерию, где ее вскоре постигла смерть. Нерон женился на Поппее через три недели после развода с Октавией, и спустя девять месяцев Поппея родила ему дочь. Радость Нерона была велика, но не меньшим было и его горе, когда, прожив всего лишь четыре месяца, маленькая Агриппа умерла.

По причинам, вполне объяснимым для современных психоаналитиков, Нерон проникся лютой ненавистью к Поппее. Однажды, когда между ними вспыхнула бурная ссора — Поппея тогда вновь была беременна,— он убил ее, как говорят, ударом ноги в живот.

Что же произошло с Нероном, ведь в начале своего правления он отличался мягким и миролюбивым характером? Он стал предаваться чудовищному распутству, не зная в этом удержу, его всегда окружали фигляры, готовые потакать самым гнусным его прихотям. Главной его забавой были цирковые представления. Для удовлетворения своих патологических страстей он каждый день искал новых, все более изощренных развлечений. Как-то раз один из его приближенных бросил при нем фразу, вошедшую у римлян в поговорку:
— Когда умру, пускай земля огнем горит!

Нерон тотчас же возразил ему:

— Нет, пока живу!

Если верить латинским авторам, однажды, после грандиозной попойки, он велел поджечь Рим с четырех сторон, а сам наслаждался «великим пламенем, напоминавшим крушение Трои». Вину за это преступление он без всякого зазрения совести возложил на маленькую колонию христиан, проживавших в Риме. Тацит рассказывает, что «их распинали на крестах или, обреченных на смерть в огне, поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения». Потомки тоже были совершенно уверены: пожар в Риме устроил сам Нерон. Но им опять возражают современные историки. Леон Гомо, Жерар Вальтер и Жорж Ру считают, что вина Нерона здесь недоказуема.

В данном случае главным обвинителем выступает Тацит. Однако его свидетельство о гонениях на христиан дошло до нас в виде рукописи XI века. Профессор Ошар, с филологического факультета Бордоского университета, задался вопросом: а что если в свое время правоверные монахи просто-напросто взяли и приписали к рассказу латинского историка о тех трагических событиях свою, захватывающую, версию? Ведь, как точно известно, в то время, когда разразился пожар, Нерона в Риме не было. Он находился на побережье, в Антии, что в пятидесяти километрах от Рима. Быть может, он отдал приказ о поджоге города неделей раньше? В таком случае, неужели ему не хотелось лично проследить за осуществлением столь хитро задуманного плана? Тем более что утверждают, будто этим пожаром Нерон желал доставить себе эдакое эстетическое наслаждение. Выходит, Нерон, страстный собиратель бесценных сокровищ, поджег город, лежавший у подножия его дворца, рискуя, что загорится и его собственный дом, битком набитый всякими ценностями, как, впрочем, и случилось? Леон Гомо отмечает: «Ночь накануне пожара выдалась лунная — обстоятельство не очень-то благоприятное для осуществления замысла Нерона». В конечном итоге все предположения на этот счет основаны на сообщении Плиния, утверждавшего, что в Риме были вековые деревья, которые «простояли до пожара, случившегося при принцепсе Нероне». И ничего более. Светоний, однако, уточняет: «Виновником бедствия был Нерон». Но о самом Светонии профессор Вильгельм Голлаб говорит так: «Он соглашается и со слухами, и с фактами... Ему совершенно несвойственен аналитический подход, которым должен обладать настоящий историк... К его свидетельствам следует относиться с крайней осторожностью».

Однако бытует еще мнение, что с помощью огня Нерон хотел очистить Рим от трущоб. На самом же деле от пожара больше всего пострадали самые красивые кварталы. А Трастевер, со всеми его нечистотами, остался совершенно нетронутым. Пожар начался с построек, примыкавших к цирку. В этих постройках жили люди. Неужели они могли со спокойным сердцем взирать, как огонь пожирает их жилища, не предпринимать никаких мер по его тушению и не требовать наказания виновного? «В этом случае,— говорит Жорж Ру, —должен был возникнуть страшный переполох, люди узнали бы, кто это сделал, и непременно сообщили властям». Самым удивительным в этой истории кажется отношение римлян к происшедшему. После пожара они восторженно приветствовали Нерона, который в эти дни был сам не свой. Если бы население было убеждено в виновности императора, неужто оно стало бы его восхвалять?

Авторитетный историк Леон Гомо пришел к следующему заключению: «Виновность Нерона кажется невероятной».

Не менее спорным выглядит и обвинение, выдвинутое Нероном против христиан, и то, что он их жестоко преследовал. Ученые и специалисты опровергли свидетельства о характере казней, которым они подверглись, с чисто научной точки зрения. Дело в том, что распятые на крестах и подожженные человеческие тела не могли гореть как факелы. Они должны были медленно обугливаться.

После бедствия Рим был отстроен заново. Справедливости ради следует сказать, что возрождение отца городов является примером величайших достижений в области градостроительства. Самый прекрасный в то время город возродился буквально из пепла. Подлинным архитектурным шедевром в нем был дом Нерона — Золотой дворец. Работы по восстановлению Рима способствовали процветанию всей империи: поднялась цена на землю, появилось множество новых ремесел, каждый житель империи был обеспечен работой. Тем не менее античные авторы, обвинявшие Нерона во всех смертных грехах, старались обойти вниманием тот положительный опыт, который был накоплен во время его царствования.

Как бы то ни было, а в империи уже зрело недовольство — вместе с чернью роптала и знать. Помпезные выступления Нерона в цирке и амфитеатре вызывали неприязнь в высших слоях общества. Заканчивая читать поэмы, Нерон смиренно преклонял колено перед толпой, со страхом ожидая приговора современников. И приободрялся лишь после того, как публика приветствовала его громом оваций. Однако аплодировать ему начинали специально подобранные для этой цели люди. И горе было тому, кто дерзнул бы остаться равнодушным к его выступлению. Однажды во время одного такого представления, когда Нерон читал свои стихи, кто-то из зрителей заснул. Его грубо растолкали и приготовились воздать ему по заслугам. Однако зритель оказался высокого звания — только это и спасло его от неминуемой смерти. Его звали Веспасиан. В один прекрасный день судьба сделала его императором.

Первый заговор, зачинщиком которого выступил Пизон, один из приближенных императора, был Нероном раскрыт. В отместку он пролил потоки крови. Среди несчетного числа его жертв оказались Петроний, Трасей, Сенека, Лукан. Однако беспрерывные казни не остановили врагов Нерона. Пропретор Галлии Виндекс и наместник в Испании Галвба объявили о своем неподчинении императору. Вслед затем события развивались очень быстро. Часть империи провозгласила императором Гальбу. На его сторону встали сенат и преторианцы. Низложенный общим постановлением сената, всеми покинутый, Нерон бежал из Рима и скрылся во владениях своего вольноотпущенника Фага. Однако Нерон знал, что его уже ищут и непременно найдут, чтобы казнить по обычаю предков. Когда он спросил, что это за казнь, ему ответили, что «преступника раздевают донага, голову зажимают колодкой, а по туловищу секут розгами до смерти».

Узнав, что его ожидает, Нерон решил избежать уготовленного ему позора. Он велел вырыть для себя могилу, причем сам при этом присутствовал. То и дело он повторял:
— Какой великий артист погибает!
Когда всадники были уже совсем близко, он вонзил себе в горло меч.

Перевёл с французского И.Алчеев